![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Два перевода и один мой рассказ
У меня сегодня был почти выходной (четыре урока). Правда, последними были одиннадцатиклассники, они-то из меня последнюю кровушку и выпили. В основном, тем, что я видела — дети сами на пределе, их уже заездили, хотя, вроде бы, времени прошло совсем мало. И они смеются как-то истерично, и даже дисциплину нарушают как-то измождено. Сильно ругать таких детей было негуманно. Не ругать их вообще было невозможно. Урок прошел в поисках грани — и в подготовке к вводной контрольной, которую каждый учитель обязан провести в начале года (представляете, каково это для детей, контрольные по каждому предмету на двух первых неделях сентября?).
А потом я пришла домой, включила комп и открыла папочку, куда положила стянутые по наводке Кеменкири фанфики…
Да, как обычно — при переводе допущены вольности. Небольшие, но лично мне приятные.
.
Joan Milligan
My Father's Hands
«Руки моего отца»
http://www.fanfiction.net/s/722474/1/My_Fathers_Hands
Заметка автора: "Рука замечательно продуманный с точки зрения инженерии инструмент. Ладонь, четыре пальца и противостоящий большой палец могут выполнять действия, достаточные для того, чтобы обозначить их владельца как индивидуальность, целостное и уникальное существо. Две руки, работая вместе, могут выполнять намного больше задач, чем одна. Три руки — минимальное число, обозачающее семейный союз..." (с) Том Смит, заметки к "Свободному падению".
Не спрашивайте меня, что это за цитата — она такая, какая есть. Хотите, послушайте песню.
Посвящается множеству фанатов Маэдроса
Мой отец должен был быть Королем.
У меня сохранились воспоминания о нем с тех милых, лучших времен, до Камней, до этого безумия. Воспоминания, которые я храню для себя и не делю ни с кем, даже с братьями, и это самые драгоценные мои воспоминания и самые любимые мысли. Из всего, что я ценю и люблю, они — единственное, что у меня не могут отнять ни эльфы, ни люди, ни даже Проклятие.
Я помню отца во тьме и в свете Древ, а они пробуждают во мне воспоминания, далекие и едва различимые за багряными волнами, о славе Сильмарилов. Сильмарилы я помню только в руках отца.
Я помню отцовские руки даже лучше, чем его лицо, память о лице слабеет и угасает день ото дня, становясь все менее реальной и менее важной. Возможно, скоро я буду помнить только то окровавленное и перекошенное болью лицо, которое взглянуло на меня после Битвы под Звездами. А потом сменилось языками пламени...
Но я помню руки отца, и их я не забуду никогда. Большие и сильные руки, изящные, но обладающие силой многих, касающиеся металла с любовью, какой он никогда не испытывал и не мог испытывать к живой плоти. Я помню, как он брал меня за плечо, всегда непреднамеренно жестко, всегда сильно, словно я не держался на ногах и силы отца было довольно, чтобы меня поддержать. А в тревожные и бессонные ночи я вспоминаю запах пыли, горячего металла и горящей плоти, и эти воспоминания заглушают все остальные. Его голоса я уже не помню.
Но я помню его руки, которые, казалось, обладали всей силой мира, я помню, как они бережно держали три звезды, сияющие непревзойденным светом.
Мой отец должен был быть Королем, Верховным Королем эльдар в Благословенном Краю, Верховным Королем изгнанников, Верховным Королем Отверженных.
Мой отец, Куруфинвэ Феанаро, создатель Сильмарилов, губитель Альквалондэ, победитель демонов, убийца родичей.
Ему было бы совсем не страшно бежать через темный лес, даже в ночь, когда луна потерялась в кронах деревьев, даже если бы издалека наползала завеса дыма. Даже если бы деревья старались схватить за одежду, хлестнуть по лицу, ранить в кровь.
Почему же страшно мне?
Отдаленная пелена дыма поднимается в ночное небо, затмевает звезды леди Элберет, заглушает все запахи, скрывает все позади меня. Там еще остались мои братья, те, что пока живы, они стоят на развалинах Дориата, радости и гордости синдар, возлюбленного дома наших родичей. Они стоят там с мечами работы моего отца, покрытыми кровью, и с факелами, они смотрят в ночь и выкликают мое имя.
"Маэдрос!" — зовут они, я слышу их далекие голоса. — "Что ты ищешь?"
Но я не слушаю, не обращаю внимания на их крики, на свет их факелов, там, вдали, где пылает сожженный нами Дориат. Там гордые каменные стены превратились в руины, там крошево разбитых витражей покрывает улицы и блестит в багряных лужах, там лежит тело моего брата Келегорма, убитого Диором Полуэльфом. Оттуда бежали осиротевшие дети, и среди них дочь Диора Эльвинг, но ее братья пропали без следа.
И я...
Я ищу детей того, кто убил моего брата.
Лес кажется темным и бесконечным. Ветки деревьев длинны, и все листья на них умерли, как умерли эльфы, что их любили. Возможно, деревья живы, и души убитых таятся в них, выпросив себе отсрочку перед тем, как уйти в Мандос. Кто знает, может быть, мои враги прячутся под этой корой и вскоре набросятся на меня, похитят мою душу и заточат ее под землю, в глубине могучих корней, там, где ей и место.
Но я бегу, срубая ветви мечом, который в левой руке стал искуснее, чем был в правой. Верный меч из блестящего сплава, и звезда Дома моего отца горит на его навершии.
Добрый меч работы моего отца. Он первым создал мечи, никто до него не мог, не имел для этого ни мастерства, ни желания, ни дерзости. Первый среди эльфов Благословенного Края он выковал оружие, взял его и призвал родичей учиться владеть мечом, щитом и луком. И через много лет им пригодилось это умение.
Отец научил всех своих сыновей обращатсья с оружием. В его руках меч был надежен, быстр и смертоносен. Я помню руки моего отца, держащие меч, сверкающий в свете Древ, под звездами Альквалондэ, в огне войска Моргота. Я помню, что руки эти не дрогнули ни разу.
А мои руки сейчас дрожат, пока я прорубаюсь через подлесок, раздвигаю ветви и рвусь вперед, хотя передо мной только тьма. Я спотыкаюсь, мне не хватает воздуха, а за спиной у меня больше не видно света. Впрочем, это как раз не важно.
Где-то там мальчики, сыновья Диора Братоубийцы. Теперь он ничем не лучше нас.
Не считая, пожалуй, того, что мы, в отличие от него еще живы.
Но где-то там еще живы и его сыновья, и они будут жить, я все для этого сделаю. Кто еще, если не я?
— Элуред! Элурин! Выходите, я не причиню вам зла!
Пустое сотрясание воздуха. С чего им верить мне?
Я все иду вперед, хотя неба не видно и я не могу сориентироваться, хотя я знаю, что уже заблудился и, быть может, не найду обратного пути. Я должен идти. Отец бы не сдался. Я помню его руки; я представляю, как они раздвигают передо мной деревья, разгоняют темноту. Где-то там, где-то...
Огни остались слишком далеко позади, и я больше не чувствую запаха дыма. Звуки тоже исчезли, все голоса, кричащие от боли, ярости или горячки боя. Только мои братья все еще зовут меня, мои еще-живые-братья с покрытыми кровью мечами.
— Маэдрос! Что ты ищешь?
Что же я ищу? Что мне до этих детей?
Ночь становится глубже и холоднее, небо чернеет, хотя казалось, что чернее уже некуда. Впереди меня кроны деревьев темны, они нависли надо мной, словно хотят раздавить, задержать, остановить, сбить с пути. Где-то там эти дети, невинные эльфята, они, должно быть, сбежали еще до того, как загорелся город. И бродят где-то там, потерявшиеся и испуганные, держа друг друга за руки, чтобы не разлучиться во тьме. Руки у них маленькие...
Что мне до этих детей? До детей того, кто убил моего брата?
Мои мысли возвращаются к Келегорму, не думать о нем невозможно. Я знаю, что он умер, я почувствовал этот миг, как и все мои братья. Мы знали, что так и будет. За Морем, в Благословенном Краю, наша мать тоже почувствовала это, но о ней я думать не могу. Мои воспоминания о ней слабы и бессвязны. Я помню, как отец касался ее волос...
Что ты ищешь, Маэдрос Братоубийца? Искупления? У тебя хватает наглости полагать, что оно для тебя возможно? Если спасти двоих малышей, двух эльфят? А сколько детей погибло в Альквалондэ? В просторах Хелкараксэ? В Дориате?
Я не знаю, чего ищу. Я бегу наугад, бездумно продираюсь сквозь лес, потерянный в темноте, задохнувшийся без ветра, ослепший без света звезд. Но вокруг только лес, и дым, и темнота, мой мир черен и был таким всегда. Впереди нет ни отблеска света, да и не может быть, там, где-то вдали, сыновья убийцы моего брата, где-то в темноте они держат друг друга за руки...
Я помню руки моего отца, помню их помощь, мощь, славу их творений. Я помню свет, который руки моего отца поймали и огранили. Их мощь придает мне силы, их свет ведет меня. Вглубь леса, туда, где не видно руин Дориата, я бегу, прокладывая себе дорогу так, как это делает огонь, я бегу, подгоняемый видением детских рук.
Что ты ищешь, Маэдрос Братоубийца? Детей того, кто убил твоего брата?
Деревья сдвигаются, начинается снег, земля становится мерзлой и я падаю вновь и вновь. Рука замерзла и болит, меч в ней не удержать. Я снова падаю и на этот раз уже не могу встать. Они где-то там, в темноте, маленькие детские руки...
Я помню руки моего отца, и помню свои ладони в его ладонях, когда я был юн, мал и слаб, я помню, какими большими мне казались его руки. Моя дрожащая, замерзшая рука сейчас того же размера, что и у отца, я так же крепко держу меч, и в бою от моей руки исходит пламя.
В бою от моей руки исходит пламя, и от него сгорают города и жизни.
Что ты ищешь?
Маленькие детские руки.
Их еще не коснулась усталость и боль, они еще так мало умеют, и кажется, что они будут такими маленькими всегда...
Маленькие детские руки, которым неведомы ни сила, ни мастерство, ни свет...
Что ты ищешь, Маэдрос Братоубийца? Что ты можешь изменить?
Я прихожу в себя от воя волков, медленно поднимаюсь и смотрю назад. Издалека доносится запах дыма, он может послужить мне ориентиром. Снег глубок и тяжел, а деревья жестоки и тянутся разорвать одежду и кожу, вонзиться ветвями в плоть. Где-то там в темноте меня ждут руины Дориата.
И я иду к ним, я один, и я вспоминаю руки моего отца.
И мне вдруг приходит в голову, что, быть может, они не были так велики, сильны и искуссны. И на мгновение я представляю, какими они были, когда он был ребенком.
Но это только мгновение, и оно прошло. И боле я ни о чем не жалею.
Примечания переводчика:
1. Ну что за фигня? А как же Куруфин с Карантиром? Про них, бедных, вообще ни слова! (
2. У автора у Маэдроса везде «руки» (причем именно hands). Может, она текст не твердо помнит? Потому и К2 нет, и «руки»…
3. Глупо не то, что Маэдрос думает о руках отца во время поисков детей Диора. Это еще ладно. Но вот подумать именно о поисках, несомненно, стоило… Нет, я уверена, что было несколько по-другому. Что Маэдрос _искал следы_ , а не пер напрямую через лес, что он, несомненно, подумал бы, что если здоровый мужик выбился из сил и валится с ног, то дети на такое расстояние _точно_ не могли бы зайти. Чисто физически. И надо их искать поближе к Дориату… Лучше всего, наверное, по дуге, и не одному, а хотя бы с десятком следопытов, чтобы было больше шансов найти след…
4. Ну, в общем, текст мне не очень понравился). Но я его допереводила, раз уж взялась.
А вообще сама атмосфера рассказа, особенно деревья-маньяки наводят на мысль. Сказочную такую. Что Элуред и Элурин попросили лес укрыть их, и он их спрятал.
А может, даже так: сыновья Диора владели даром внушения, и потому вместе внушили поймавшим их слугам Келегорма, чтобы они отнесли их в лес («Только не бросай меня, дяденька, в терновый куст!»(с)). А там в лесу у них все было схвачено. Всякие белки натаскали орехов, зайчики на ночь обступали живым одеяльцем, а волки сделали страшные лица и дезинформировали Маэдроса насчет того, куда подевались дети. А потом, когда двум Маугли надоело лазить по лесу, они вышли к какому-нибудь эльфийскому поселению, назвались другими именами (возможно, даже не специально, а потому, что забыли прежние имена), и стали жить-поживать…
А мой бедный лорд до конца своих дней их жалел!
Mouse
Candle Casts Shadow
"Свеча отбрасывает тень"
http://www.fanfiction.net/s/901679/1/Candle_Casts_Shadow
Турин:
Я вижу его. Его не скроют ни листья, ни стволы деревьев, да даже если бы он и мог прятаться, то не стал бы, он стоит прямо и неподвижно, словно прибрежный валун, рядом с озером, к которому я направляюсь. Мне почудился отблеск света на его лице, и мелькнула надежда, что это сияет вода, которая когда-то вернула мне жизнь. Но нет, даже озеро Иврин пало в этой проклятой войне, пропало, обратилось в болото.
И единственный свет в погибшей земле исходит от этого человека.
Его волосы бледны, хотя, пожалуй, это слово им не подходит — оно связано с слабостью и болезнью. Нет, тут цвет льна, пшеницы, созревшего урожая, вскормленного солнцем и напоенного его силой, его даром поддерживать жизнь. Не дарить — этот могущественный дар есть в любом существе, — а именно поддерживать, возрождать. Пожалуй, глаза у него цвета неба, неба, озаренного не солнцем, но молнией, неба, чей простор ограничен лишь моим зрением, так оно широко, велико и глубоко. Небо, которое держит на крыле птиц и вдохновляет их на полет, небо, которое рождает дождь, свинцово-серый, летящий только вниз и никогда вверх. А лицо у него цвета слоновой кости, камня, замши, кристалла — так можно описать его, и при этом не передать ни его взгляда, ни души.
Можно сказать, он светел. Я бы сказал — он более чем светел.
Он — сама Жизнь. Более, чем символ, он образ и воплощение. Он обманул судьбу, вырвался из рабства, потерял душу — но ее нашли, или же он сам ее обрел, что, думаю, даже более вероятно. Для меня не существует ни цепей на его запястьях, ни ошейника на горле, даже если для него они будут существовать всегда. В его рабстве нет горечи, нет, теперь оно источник тайной и сладостной радости, что он и в цепях оставался свободным, что он считался погибшим — но жив.
Но нет, он не свободен, его воля принадлежит Другому, тому, что больше и могущественнее. Разве в этом есть свобода? Что за радость из раба превратиться в вассала? Познает ли он истинный полет?
Пламя Жизни служит ему — или подчиняет себе?
Или же он словно утопающий, который обвязывает себя веревкой, становясь одновременно властителем и рабом. С одной стороны, этим выбором он спасает себя и освобождает, с другой стороны — его судьба отныне отдана в руки иной силе.
А может, это все и не важно. Свет сияет в нем, и не имеет значения, через железные прутья или через незамутненное стекло. Свет живит его сердце, горит в его глазах, освещает ему дорогу — и, кто знает, может быть, дарует знание о его судьбе, какой бы она ни была.
Этот Свет мне уже случалось видеть.
И я рад, что вижу его вновь.
Пусть мы ни разу не сказали друг другу ни слова, моя душа знает тебя.
Прощай, брат.
Туор:
Если бы он не кричал, я бы его, наверное, не заметил. В своем пути по лесу он не пытается скрыться, иначе бы не выдавал свое присутствие голосом — между тем, от природы или по привычке, но его шаги бесшумны, а движения расчетливы, и в них чувствуется сила и изящество.
Он выкрикивает имя, озираясь, словно заблудился или потерялся, и зовет друзей, что могли бы его найти. Его клич печален и призывен. И в то же время он не жертва, а Охотник, и чувствуется, что такой не подчиниться никому. Обнаженный меч в его руке, он несет его привычно, не глядя на клинок и словно не замечая его. Мне это кажется опасным. Может быть, он из тех дикарей, для которых рука без оружия — все равно что голова без мозга. Меч часть его — или... или он слуга меча.
Кстати, меч какой-то странный и недобрый, он из прочного черного сплава, и только его края сияют холодным светом. Одежда человека тоже черна, он высок, строен, я бы сказал скорее, жилист, так как он кажется жестким и суровым, и в его фигуре и движениях нет никакой мягкости. Его лицо открытое и честное, как у всех северян, хотя волосы и черны, словно мех соболя. Глаза у него неестественно темные: такими их делает болезнь, безумие или страх.
Возможно, это впечатление создают нахмуренные брови, и от них кажется темным взгляд. Но что набросило тень на всего этого человека? Наверное, Рок?
Ибо он — Рок, и несет только Смерть, хотя свет и жизнь щедро одарили его. Но дары их — мужество, доброта, воля и честь, слишком тесно слились в нем, и их поглотил Рок, ненасытный, безжалостный, неподвластный. Им правит не его воля, он вечный пленник — и хотя тело его избегло рабства боли и смерти, это только сделало тяжелее цепи на его сердце и разуме.
Ибо никто не сделает человека рабом судьбы и смерти более верно и властно, чем он сам.
А он не видит этого — из страха, гордости, или, возможно, по милости свыше. Он не видит, что его Судьба не была предначертана, пока он сам, своей рукой, не начал ее творить каждым своим деянием. Он верит, что проклят, и, может статься, так оно и есть, ибо, похоронив себя в этой вере, он привнес это проклятие в свою жизнь и ныне его судьба предрешена.
Любовь покинула его, давно и до конца его дней, хоть он и обречен ее искать, погружаясь все глубже в пучины своего рока.
Он пленен предрешенным роком — и пленяет себя, предрешая его.
И Рок этот я узнаю.
Пусть мы ни разу не сказали друг другу ни слова, моя душа знает тебя.
Прощай, брат.
"Лишь на мгновение пересеклись дороги двух родичей, Турина и Туора, и боле никогда они не встречались" (с) Unfinished Tales, "Of Tuor and His Coming to Gondolin."
Мысли к тексту.
1. Там был еще и Воронвэ!
2. Создается впечатление, что Турин и Туор очень хорошо осведомлены друг о друге. ИМХО, если они увидели друг друга — то оба увидели просто бродягу, незнакомого, возможно, опасного. Но, поскольку у обоих были свои дела, а агрессии никто не проявил, просто себе прошли мимо друг друга.
3. В речи Турина — мне не понравилось слишком красочное описание Туора. Такое могла бы дать женщина. Но не мрачный тип, полностью озабоченный своей судьбой. В речах Туора многовато пафоса…
4. Общее впечатление — скорее нет, чем да.
Ну и… продолжая славную традицию, самонаписавшаяся зарисовка по мотивам предложенного сюжета (второго). Who is who — я думаю, понятно без пояснений.
Волосы у него светлые, а лицо кажется смутно знакомым. Понял, кого он мне напоминает. Лайлат. Тоже была такая же востролицая, и глаза огромные, смотрела ими на мир, как на подарок, и ничегошеньки, бедная, об этом мире не знала. Вот и этот юнец идет неведомо куда, один в диком краю. А, нет, не один, вон эльф, его спутник, прячется за деревом. Знаем мы этих эльфов. Верно, он ведет юнца куда-то к себе, чтобы с высокомерным видом толковать ему свои эльфийские истины, приучать к своей нелюдской мудрости, а потом… Потом однажды дать ему понять, что юнец этот — звереныш, которого приручили из милости, подобрали, прикормили, и будь, мол, доволен. Служи в меру своих невеликих сил, смотри в глаза, как собака…
Да, я знаю, это говорит во мне горечь и обида. Хотя, казалось бы, на кого обижаться, вон в Нарготронде почти все были ко мне добры… Некоторые даже слишком…
Если бы я не так спешил, можно было бы остановиться, позвать этого юнца с собой. Хотя бы из-за того, что он смахивает на Лайлат. Глядишь, и вышел бы из него толк. Но времени нет, да и желания нет кого-то подбирать в пути. Может, он станет эльфийским прихвостнем, но, по крайней мере, будет жив. А вокруг меня все мрут, как мухи по осени. Приветить его — все равно что убить… Пусть живет. Как может.
Волосы у него черные, не так, как у Хадорингов, а то, пожалуй, решил бы, что кто-то из моего рода. Лицо кажется смутно знакомым, а, впрочем, может, только кажется. Да не беспокойся ты, Воронвэ, у него, конечно, вид лесного разбойника, но я разбираюсь в людях лучше, чем ты. Он совсем не опасен… В данный момент. Для нас. Ему и вовсе до нас дела нет, вон, глянул и отвернулся. Кого-то ищет. Слушай, может, надо ему помочь? Хотя бы едой с ним поделиться?
Да, ты прав, плохая идея. У нас свои дела, и весьма спешные. А еды он не возьмет, еще и обидится, сразу видно, какой гордый.
А вообще нехорошо это, что два человека, встретившиеся вот так, в диком краю, даже слова друг другу не сказали. Я понимаю, война, много лет как война, но ведь теперь как раз бы нам объединиться, сплотиться против общей беды. А так получается — у меня своя дорога, у него своя, и идут они в разные стороны. Я несу послание Ульмо, он выкликает женское имя… Оба мы хотим кого-то спасти. Удастся ли? Я всего лишь слабый человек, ну да, воин, но и ты, пожалуй, в бою не хуже меня, что твоему потаенному городу еще один мой клинок?.. Может быть, он будет удачливее меня.
А ведь эти двое похожи, как братья. Наверное, я слишком мало знаю людей, и они для меня все на одно лицо. Но вот разрез глаз, этот поворот головы… нет, не стоит сейчас забивать себе голову подобными мыслями. Так же, как и проблемами чужого человека. Мне бы лучше придумать, как провести в город своего… Пресветлые Валар, идет ведь, как на прогулку, улыбается! Даром что на руках следы цепей, и все тело в шрамах. Смотрит на мир, как ребенок… А все-таки он мудр и могуч, я это вижу, и он ничуть не хуже нас, наоборот, лучше многих, напрасно он так скромничает. Испытания и беды не затуманили его, он прошел через кровь и грязь — и остался чист.
Не то что тот, другой… Этот, наверное, и был темен, да еще и становился все темнее. Такого я бы к себе в Город не повел. Он, может, и знает поболе, чем мой человек, да только это знание ему не на пользу. Мой радостен, как жаворонок, и, когда я смотрю на него, то верю, что Город будет спасен. Он принес мне страшную весть — но возродил во мне надежду. А этот и слова не сказал, только глянул — и словно взглянула сама смерть.
Пошли, Туор, да не оглядывайся ему вслед. Разные у вас судьбы, и, может, это и к лучшему.
*задумалась* в моем исполнении эльфы (а также адан-эдели) получаются какие-то… прямодушные. Говорят короткими фразами, не заморачиваясь на всякие обороты. Я даже когда переводила, некоторые фразы рубила пополам, потому что мне было слабо сказать так длинно, и чтобы при этом была ясна логика предложения. И вот я думаю. Были ли эльдар (а особенно меня интересуют в этом отношении нолдор) лаконичными? Быть может, им действительно были свойственны не слишком длинные фразы (особенно в критических обстановках)? А также уклончивые обороты типа «мне кажется», «Может статься» («У эльфа и ветра не спрашивай совета»(с)).
Или это я… такая примитивная… *шмыгаю носом, предлагая меня разуверить*
Это я просто написала еще один фанфик, вынашиваемый более тщательно и вылизываемый более любовно, чем те, что я сюда кидаю второй день. А там все эльдар, и все мыслят, и как-то не слишком заковыристо…
И — вот нет ли у вас, друзья мои, чего про Феанора почитать? Чтобы писали это не очень юные восторженные девы, в оного Феанора нежно влюбленные (и потому пишущие необъективно), а трезвомыслящие нолдор, желательно — Первого Дома, оного Феанора понимающие и неплохо знающие?
Потому что я его не слишком понимаю и не очень знаю… А писать про него периодически приходится, я не могу глючить про Маэдроса совсем изолированно от Феанора…
А потом я пришла домой, включила комп и открыла папочку, куда положила стянутые по наводке Кеменкири фанфики…
Да, как обычно — при переводе допущены вольности. Небольшие, но лично мне приятные.
.
Joan Milligan
My Father's Hands
«Руки моего отца»
http://www.fanfiction.net/s/722474/1/My_Fathers_Hands
Заметка автора: "Рука замечательно продуманный с точки зрения инженерии инструмент. Ладонь, четыре пальца и противостоящий большой палец могут выполнять действия, достаточные для того, чтобы обозначить их владельца как индивидуальность, целостное и уникальное существо. Две руки, работая вместе, могут выполнять намного больше задач, чем одна. Три руки — минимальное число, обозачающее семейный союз..." (с) Том Смит, заметки к "Свободному падению".
Не спрашивайте меня, что это за цитата — она такая, какая есть. Хотите, послушайте песню.
Посвящается множеству фанатов Маэдроса
Мой отец должен был быть Королем.
У меня сохранились воспоминания о нем с тех милых, лучших времен, до Камней, до этого безумия. Воспоминания, которые я храню для себя и не делю ни с кем, даже с братьями, и это самые драгоценные мои воспоминания и самые любимые мысли. Из всего, что я ценю и люблю, они — единственное, что у меня не могут отнять ни эльфы, ни люди, ни даже Проклятие.
Я помню отца во тьме и в свете Древ, а они пробуждают во мне воспоминания, далекие и едва различимые за багряными волнами, о славе Сильмарилов. Сильмарилы я помню только в руках отца.
Я помню отцовские руки даже лучше, чем его лицо, память о лице слабеет и угасает день ото дня, становясь все менее реальной и менее важной. Возможно, скоро я буду помнить только то окровавленное и перекошенное болью лицо, которое взглянуло на меня после Битвы под Звездами. А потом сменилось языками пламени...
Но я помню руки отца, и их я не забуду никогда. Большие и сильные руки, изящные, но обладающие силой многих, касающиеся металла с любовью, какой он никогда не испытывал и не мог испытывать к живой плоти. Я помню, как он брал меня за плечо, всегда непреднамеренно жестко, всегда сильно, словно я не держался на ногах и силы отца было довольно, чтобы меня поддержать. А в тревожные и бессонные ночи я вспоминаю запах пыли, горячего металла и горящей плоти, и эти воспоминания заглушают все остальные. Его голоса я уже не помню.
Но я помню его руки, которые, казалось, обладали всей силой мира, я помню, как они бережно держали три звезды, сияющие непревзойденным светом.
Мой отец должен был быть Королем, Верховным Королем эльдар в Благословенном Краю, Верховным Королем изгнанников, Верховным Королем Отверженных.
Мой отец, Куруфинвэ Феанаро, создатель Сильмарилов, губитель Альквалондэ, победитель демонов, убийца родичей.
Ему было бы совсем не страшно бежать через темный лес, даже в ночь, когда луна потерялась в кронах деревьев, даже если бы издалека наползала завеса дыма. Даже если бы деревья старались схватить за одежду, хлестнуть по лицу, ранить в кровь.
Почему же страшно мне?
Отдаленная пелена дыма поднимается в ночное небо, затмевает звезды леди Элберет, заглушает все запахи, скрывает все позади меня. Там еще остались мои братья, те, что пока живы, они стоят на развалинах Дориата, радости и гордости синдар, возлюбленного дома наших родичей. Они стоят там с мечами работы моего отца, покрытыми кровью, и с факелами, они смотрят в ночь и выкликают мое имя.
"Маэдрос!" — зовут они, я слышу их далекие голоса. — "Что ты ищешь?"
Но я не слушаю, не обращаю внимания на их крики, на свет их факелов, там, вдали, где пылает сожженный нами Дориат. Там гордые каменные стены превратились в руины, там крошево разбитых витражей покрывает улицы и блестит в багряных лужах, там лежит тело моего брата Келегорма, убитого Диором Полуэльфом. Оттуда бежали осиротевшие дети, и среди них дочь Диора Эльвинг, но ее братья пропали без следа.
И я...
Я ищу детей того, кто убил моего брата.
Лес кажется темным и бесконечным. Ветки деревьев длинны, и все листья на них умерли, как умерли эльфы, что их любили. Возможно, деревья живы, и души убитых таятся в них, выпросив себе отсрочку перед тем, как уйти в Мандос. Кто знает, может быть, мои враги прячутся под этой корой и вскоре набросятся на меня, похитят мою душу и заточат ее под землю, в глубине могучих корней, там, где ей и место.
Но я бегу, срубая ветви мечом, который в левой руке стал искуснее, чем был в правой. Верный меч из блестящего сплава, и звезда Дома моего отца горит на его навершии.
Добрый меч работы моего отца. Он первым создал мечи, никто до него не мог, не имел для этого ни мастерства, ни желания, ни дерзости. Первый среди эльфов Благословенного Края он выковал оружие, взял его и призвал родичей учиться владеть мечом, щитом и луком. И через много лет им пригодилось это умение.
Отец научил всех своих сыновей обращатсья с оружием. В его руках меч был надежен, быстр и смертоносен. Я помню руки моего отца, держащие меч, сверкающий в свете Древ, под звездами Альквалондэ, в огне войска Моргота. Я помню, что руки эти не дрогнули ни разу.
А мои руки сейчас дрожат, пока я прорубаюсь через подлесок, раздвигаю ветви и рвусь вперед, хотя передо мной только тьма. Я спотыкаюсь, мне не хватает воздуха, а за спиной у меня больше не видно света. Впрочем, это как раз не важно.
Где-то там мальчики, сыновья Диора Братоубийцы. Теперь он ничем не лучше нас.
Не считая, пожалуй, того, что мы, в отличие от него еще живы.
Но где-то там еще живы и его сыновья, и они будут жить, я все для этого сделаю. Кто еще, если не я?
— Элуред! Элурин! Выходите, я не причиню вам зла!
Пустое сотрясание воздуха. С чего им верить мне?
Я все иду вперед, хотя неба не видно и я не могу сориентироваться, хотя я знаю, что уже заблудился и, быть может, не найду обратного пути. Я должен идти. Отец бы не сдался. Я помню его руки; я представляю, как они раздвигают передо мной деревья, разгоняют темноту. Где-то там, где-то...
Огни остались слишком далеко позади, и я больше не чувствую запаха дыма. Звуки тоже исчезли, все голоса, кричащие от боли, ярости или горячки боя. Только мои братья все еще зовут меня, мои еще-живые-братья с покрытыми кровью мечами.
— Маэдрос! Что ты ищешь?
Что же я ищу? Что мне до этих детей?
Ночь становится глубже и холоднее, небо чернеет, хотя казалось, что чернее уже некуда. Впереди меня кроны деревьев темны, они нависли надо мной, словно хотят раздавить, задержать, остановить, сбить с пути. Где-то там эти дети, невинные эльфята, они, должно быть, сбежали еще до того, как загорелся город. И бродят где-то там, потерявшиеся и испуганные, держа друг друга за руки, чтобы не разлучиться во тьме. Руки у них маленькие...
Что мне до этих детей? До детей того, кто убил моего брата?
Мои мысли возвращаются к Келегорму, не думать о нем невозможно. Я знаю, что он умер, я почувствовал этот миг, как и все мои братья. Мы знали, что так и будет. За Морем, в Благословенном Краю, наша мать тоже почувствовала это, но о ней я думать не могу. Мои воспоминания о ней слабы и бессвязны. Я помню, как отец касался ее волос...
Что ты ищешь, Маэдрос Братоубийца? Искупления? У тебя хватает наглости полагать, что оно для тебя возможно? Если спасти двоих малышей, двух эльфят? А сколько детей погибло в Альквалондэ? В просторах Хелкараксэ? В Дориате?
Я не знаю, чего ищу. Я бегу наугад, бездумно продираюсь сквозь лес, потерянный в темноте, задохнувшийся без ветра, ослепший без света звезд. Но вокруг только лес, и дым, и темнота, мой мир черен и был таким всегда. Впереди нет ни отблеска света, да и не может быть, там, где-то вдали, сыновья убийцы моего брата, где-то в темноте они держат друг друга за руки...
Я помню руки моего отца, помню их помощь, мощь, славу их творений. Я помню свет, который руки моего отца поймали и огранили. Их мощь придает мне силы, их свет ведет меня. Вглубь леса, туда, где не видно руин Дориата, я бегу, прокладывая себе дорогу так, как это делает огонь, я бегу, подгоняемый видением детских рук.
Что ты ищешь, Маэдрос Братоубийца? Детей того, кто убил твоего брата?
Деревья сдвигаются, начинается снег, земля становится мерзлой и я падаю вновь и вновь. Рука замерзла и болит, меч в ней не удержать. Я снова падаю и на этот раз уже не могу встать. Они где-то там, в темноте, маленькие детские руки...
Я помню руки моего отца, и помню свои ладони в его ладонях, когда я был юн, мал и слаб, я помню, какими большими мне казались его руки. Моя дрожащая, замерзшая рука сейчас того же размера, что и у отца, я так же крепко держу меч, и в бою от моей руки исходит пламя.
В бою от моей руки исходит пламя, и от него сгорают города и жизни.
Что ты ищешь?
Маленькие детские руки.
Их еще не коснулась усталость и боль, они еще так мало умеют, и кажется, что они будут такими маленькими всегда...
Маленькие детские руки, которым неведомы ни сила, ни мастерство, ни свет...
Что ты ищешь, Маэдрос Братоубийца? Что ты можешь изменить?
Я прихожу в себя от воя волков, медленно поднимаюсь и смотрю назад. Издалека доносится запах дыма, он может послужить мне ориентиром. Снег глубок и тяжел, а деревья жестоки и тянутся разорвать одежду и кожу, вонзиться ветвями в плоть. Где-то там в темноте меня ждут руины Дориата.
И я иду к ним, я один, и я вспоминаю руки моего отца.
И мне вдруг приходит в голову, что, быть может, они не были так велики, сильны и искуссны. И на мгновение я представляю, какими они были, когда он был ребенком.
Но это только мгновение, и оно прошло. И боле я ни о чем не жалею.
Примечания переводчика:
1. Ну что за фигня? А как же Куруфин с Карантиром? Про них, бедных, вообще ни слова! (
2. У автора у Маэдроса везде «руки» (причем именно hands). Может, она текст не твердо помнит? Потому и К2 нет, и «руки»…
3. Глупо не то, что Маэдрос думает о руках отца во время поисков детей Диора. Это еще ладно. Но вот подумать именно о поисках, несомненно, стоило… Нет, я уверена, что было несколько по-другому. Что Маэдрос _искал следы_ , а не пер напрямую через лес, что он, несомненно, подумал бы, что если здоровый мужик выбился из сил и валится с ног, то дети на такое расстояние _точно_ не могли бы зайти. Чисто физически. И надо их искать поближе к Дориату… Лучше всего, наверное, по дуге, и не одному, а хотя бы с десятком следопытов, чтобы было больше шансов найти след…
4. Ну, в общем, текст мне не очень понравился). Но я его допереводила, раз уж взялась.
А вообще сама атмосфера рассказа, особенно деревья-маньяки наводят на мысль. Сказочную такую. Что Элуред и Элурин попросили лес укрыть их, и он их спрятал.
А может, даже так: сыновья Диора владели даром внушения, и потому вместе внушили поймавшим их слугам Келегорма, чтобы они отнесли их в лес («Только не бросай меня, дяденька, в терновый куст!»(с)). А там в лесу у них все было схвачено. Всякие белки натаскали орехов, зайчики на ночь обступали живым одеяльцем, а волки сделали страшные лица и дезинформировали Маэдроса насчет того, куда подевались дети. А потом, когда двум Маугли надоело лазить по лесу, они вышли к какому-нибудь эльфийскому поселению, назвались другими именами (возможно, даже не специально, а потому, что забыли прежние имена), и стали жить-поживать…
А мой бедный лорд до конца своих дней их жалел!
Mouse
Candle Casts Shadow
"Свеча отбрасывает тень"
http://www.fanfiction.net/s/901679/1/Candle_Casts_Shadow
Турин:
Я вижу его. Его не скроют ни листья, ни стволы деревьев, да даже если бы он и мог прятаться, то не стал бы, он стоит прямо и неподвижно, словно прибрежный валун, рядом с озером, к которому я направляюсь. Мне почудился отблеск света на его лице, и мелькнула надежда, что это сияет вода, которая когда-то вернула мне жизнь. Но нет, даже озеро Иврин пало в этой проклятой войне, пропало, обратилось в болото.
И единственный свет в погибшей земле исходит от этого человека.
Его волосы бледны, хотя, пожалуй, это слово им не подходит — оно связано с слабостью и болезнью. Нет, тут цвет льна, пшеницы, созревшего урожая, вскормленного солнцем и напоенного его силой, его даром поддерживать жизнь. Не дарить — этот могущественный дар есть в любом существе, — а именно поддерживать, возрождать. Пожалуй, глаза у него цвета неба, неба, озаренного не солнцем, но молнией, неба, чей простор ограничен лишь моим зрением, так оно широко, велико и глубоко. Небо, которое держит на крыле птиц и вдохновляет их на полет, небо, которое рождает дождь, свинцово-серый, летящий только вниз и никогда вверх. А лицо у него цвета слоновой кости, камня, замши, кристалла — так можно описать его, и при этом не передать ни его взгляда, ни души.
Можно сказать, он светел. Я бы сказал — он более чем светел.
Он — сама Жизнь. Более, чем символ, он образ и воплощение. Он обманул судьбу, вырвался из рабства, потерял душу — но ее нашли, или же он сам ее обрел, что, думаю, даже более вероятно. Для меня не существует ни цепей на его запястьях, ни ошейника на горле, даже если для него они будут существовать всегда. В его рабстве нет горечи, нет, теперь оно источник тайной и сладостной радости, что он и в цепях оставался свободным, что он считался погибшим — но жив.
Но нет, он не свободен, его воля принадлежит Другому, тому, что больше и могущественнее. Разве в этом есть свобода? Что за радость из раба превратиться в вассала? Познает ли он истинный полет?
Пламя Жизни служит ему — или подчиняет себе?
Или же он словно утопающий, который обвязывает себя веревкой, становясь одновременно властителем и рабом. С одной стороны, этим выбором он спасает себя и освобождает, с другой стороны — его судьба отныне отдана в руки иной силе.
А может, это все и не важно. Свет сияет в нем, и не имеет значения, через железные прутья или через незамутненное стекло. Свет живит его сердце, горит в его глазах, освещает ему дорогу — и, кто знает, может быть, дарует знание о его судьбе, какой бы она ни была.
Этот Свет мне уже случалось видеть.
И я рад, что вижу его вновь.
Пусть мы ни разу не сказали друг другу ни слова, моя душа знает тебя.
Прощай, брат.
Туор:
Если бы он не кричал, я бы его, наверное, не заметил. В своем пути по лесу он не пытается скрыться, иначе бы не выдавал свое присутствие голосом — между тем, от природы или по привычке, но его шаги бесшумны, а движения расчетливы, и в них чувствуется сила и изящество.
Он выкрикивает имя, озираясь, словно заблудился или потерялся, и зовет друзей, что могли бы его найти. Его клич печален и призывен. И в то же время он не жертва, а Охотник, и чувствуется, что такой не подчиниться никому. Обнаженный меч в его руке, он несет его привычно, не глядя на клинок и словно не замечая его. Мне это кажется опасным. Может быть, он из тех дикарей, для которых рука без оружия — все равно что голова без мозга. Меч часть его — или... или он слуга меча.
Кстати, меч какой-то странный и недобрый, он из прочного черного сплава, и только его края сияют холодным светом. Одежда человека тоже черна, он высок, строен, я бы сказал скорее, жилист, так как он кажется жестким и суровым, и в его фигуре и движениях нет никакой мягкости. Его лицо открытое и честное, как у всех северян, хотя волосы и черны, словно мех соболя. Глаза у него неестественно темные: такими их делает болезнь, безумие или страх.
Возможно, это впечатление создают нахмуренные брови, и от них кажется темным взгляд. Но что набросило тень на всего этого человека? Наверное, Рок?
Ибо он — Рок, и несет только Смерть, хотя свет и жизнь щедро одарили его. Но дары их — мужество, доброта, воля и честь, слишком тесно слились в нем, и их поглотил Рок, ненасытный, безжалостный, неподвластный. Им правит не его воля, он вечный пленник — и хотя тело его избегло рабства боли и смерти, это только сделало тяжелее цепи на его сердце и разуме.
Ибо никто не сделает человека рабом судьбы и смерти более верно и властно, чем он сам.
А он не видит этого — из страха, гордости, или, возможно, по милости свыше. Он не видит, что его Судьба не была предначертана, пока он сам, своей рукой, не начал ее творить каждым своим деянием. Он верит, что проклят, и, может статься, так оно и есть, ибо, похоронив себя в этой вере, он привнес это проклятие в свою жизнь и ныне его судьба предрешена.
Любовь покинула его, давно и до конца его дней, хоть он и обречен ее искать, погружаясь все глубже в пучины своего рока.
Он пленен предрешенным роком — и пленяет себя, предрешая его.
И Рок этот я узнаю.
Пусть мы ни разу не сказали друг другу ни слова, моя душа знает тебя.
Прощай, брат.
"Лишь на мгновение пересеклись дороги двух родичей, Турина и Туора, и боле никогда они не встречались" (с) Unfinished Tales, "Of Tuor and His Coming to Gondolin."
Мысли к тексту.
1. Там был еще и Воронвэ!
2. Создается впечатление, что Турин и Туор очень хорошо осведомлены друг о друге. ИМХО, если они увидели друг друга — то оба увидели просто бродягу, незнакомого, возможно, опасного. Но, поскольку у обоих были свои дела, а агрессии никто не проявил, просто себе прошли мимо друг друга.
3. В речи Турина — мне не понравилось слишком красочное описание Туора. Такое могла бы дать женщина. Но не мрачный тип, полностью озабоченный своей судьбой. В речах Туора многовато пафоса…
4. Общее впечатление — скорее нет, чем да.
Ну и… продолжая славную традицию, самонаписавшаяся зарисовка по мотивам предложенного сюжета (второго). Who is who — я думаю, понятно без пояснений.
Волосы у него светлые, а лицо кажется смутно знакомым. Понял, кого он мне напоминает. Лайлат. Тоже была такая же востролицая, и глаза огромные, смотрела ими на мир, как на подарок, и ничегошеньки, бедная, об этом мире не знала. Вот и этот юнец идет неведомо куда, один в диком краю. А, нет, не один, вон эльф, его спутник, прячется за деревом. Знаем мы этих эльфов. Верно, он ведет юнца куда-то к себе, чтобы с высокомерным видом толковать ему свои эльфийские истины, приучать к своей нелюдской мудрости, а потом… Потом однажды дать ему понять, что юнец этот — звереныш, которого приручили из милости, подобрали, прикормили, и будь, мол, доволен. Служи в меру своих невеликих сил, смотри в глаза, как собака…
Да, я знаю, это говорит во мне горечь и обида. Хотя, казалось бы, на кого обижаться, вон в Нарготронде почти все были ко мне добры… Некоторые даже слишком…
Если бы я не так спешил, можно было бы остановиться, позвать этого юнца с собой. Хотя бы из-за того, что он смахивает на Лайлат. Глядишь, и вышел бы из него толк. Но времени нет, да и желания нет кого-то подбирать в пути. Может, он станет эльфийским прихвостнем, но, по крайней мере, будет жив. А вокруг меня все мрут, как мухи по осени. Приветить его — все равно что убить… Пусть живет. Как может.
Волосы у него черные, не так, как у Хадорингов, а то, пожалуй, решил бы, что кто-то из моего рода. Лицо кажется смутно знакомым, а, впрочем, может, только кажется. Да не беспокойся ты, Воронвэ, у него, конечно, вид лесного разбойника, но я разбираюсь в людях лучше, чем ты. Он совсем не опасен… В данный момент. Для нас. Ему и вовсе до нас дела нет, вон, глянул и отвернулся. Кого-то ищет. Слушай, может, надо ему помочь? Хотя бы едой с ним поделиться?
Да, ты прав, плохая идея. У нас свои дела, и весьма спешные. А еды он не возьмет, еще и обидится, сразу видно, какой гордый.
А вообще нехорошо это, что два человека, встретившиеся вот так, в диком краю, даже слова друг другу не сказали. Я понимаю, война, много лет как война, но ведь теперь как раз бы нам объединиться, сплотиться против общей беды. А так получается — у меня своя дорога, у него своя, и идут они в разные стороны. Я несу послание Ульмо, он выкликает женское имя… Оба мы хотим кого-то спасти. Удастся ли? Я всего лишь слабый человек, ну да, воин, но и ты, пожалуй, в бою не хуже меня, что твоему потаенному городу еще один мой клинок?.. Может быть, он будет удачливее меня.
А ведь эти двое похожи, как братья. Наверное, я слишком мало знаю людей, и они для меня все на одно лицо. Но вот разрез глаз, этот поворот головы… нет, не стоит сейчас забивать себе голову подобными мыслями. Так же, как и проблемами чужого человека. Мне бы лучше придумать, как провести в город своего… Пресветлые Валар, идет ведь, как на прогулку, улыбается! Даром что на руках следы цепей, и все тело в шрамах. Смотрит на мир, как ребенок… А все-таки он мудр и могуч, я это вижу, и он ничуть не хуже нас, наоборот, лучше многих, напрасно он так скромничает. Испытания и беды не затуманили его, он прошел через кровь и грязь — и остался чист.
Не то что тот, другой… Этот, наверное, и был темен, да еще и становился все темнее. Такого я бы к себе в Город не повел. Он, может, и знает поболе, чем мой человек, да только это знание ему не на пользу. Мой радостен, как жаворонок, и, когда я смотрю на него, то верю, что Город будет спасен. Он принес мне страшную весть — но возродил во мне надежду. А этот и слова не сказал, только глянул — и словно взглянула сама смерть.
Пошли, Туор, да не оглядывайся ему вслед. Разные у вас судьбы, и, может, это и к лучшему.
*задумалась* в моем исполнении эльфы (а также адан-эдели) получаются какие-то… прямодушные. Говорят короткими фразами, не заморачиваясь на всякие обороты. Я даже когда переводила, некоторые фразы рубила пополам, потому что мне было слабо сказать так длинно, и чтобы при этом была ясна логика предложения. И вот я думаю. Были ли эльдар (а особенно меня интересуют в этом отношении нолдор) лаконичными? Быть может, им действительно были свойственны не слишком длинные фразы (особенно в критических обстановках)? А также уклончивые обороты типа «мне кажется», «Может статься» («У эльфа и ветра не спрашивай совета»(с)).
Или это я… такая примитивная… *шмыгаю носом, предлагая меня разуверить*
Это я просто написала еще один фанфик, вынашиваемый более тщательно и вылизываемый более любовно, чем те, что я сюда кидаю второй день. А там все эльдар, и все мыслят, и как-то не слишком заковыристо…
И — вот нет ли у вас, друзья мои, чего про Феанора почитать? Чтобы писали это не очень юные восторженные девы, в оного Феанора нежно влюбленные (и потому пишущие необъективно), а трезвомыслящие нолдор, желательно — Первого Дома, оного Феанора понимающие и неплохо знающие?
Потому что я его не слишком понимаю и не очень знаю… А писать про него периодически приходится, я не могу глючить про Маэдроса совсем изолированно от Феанора…